ЛОМОНОСОВ БОЛЬШЕ НЕ ПРИДЕТ?
И.САМАХОВА
Русский Север глазами социолога
Древнее сказание о первых поселенцах Поморья гласит: "По слову
Великого Новгорода шли промышленные лодьи во все концы Студеного
моря-океана. Лодьи Гостева сына Ивана ушли дальше всех. Иван
оследил Нехоженный берег. Тут поставил крест, избу и амбар. Тут,
кряду, и ход урочный морской".
Русские навигационные знаки--кресты до сих пор сохранились по
берегам Белого моря и Северного Ледовитого океана. Только вот
нынешние потомки храбрых поморов предпочитают в Студеное море не
ходить -- такое печальное открытие сделал новосибирский социолог
Юрий Плюснин, изучавший современное состояние поморских сел в
течение трех полевых сезонов 1996--98 годов.
-- В Поморье, в основном, сохранились традиционные колхозы --
рассказывает Плюснин -- Основа их благополучия -- рыбный промысел
в Атлантике. Работа эта тяжелая и опасная, потрепанные суда по
несколько месяцев болтаются далеко в океане. Команды соблюдают
"сухой закон". С некоторых пор местные жители стали обходить
сейнера стороной, и руководители хозяйств вынуждены нанимать
рыбаков в Эстонии и на Украине. В пяти колхозах на 13 судах
удалось насчитать только десять поморов на 400 человек
плавсостава.
-- Так чем же занимаются колхозники?
-- Как это ни странно звучит, они фактически заделались рантье.
Работы на берегу для них почти нет, потому что хозяйства
постепенно сворачивают убыточную сельскохозяйственную
деятельность. Но зарплату членам колхозов регулярно выплачивают,
причем по сельским меркам не маленькую -- от 400 до 1000 рублей в
месяц. На сейнере можно заработать 4 тысячи, но -- зачем?
Поморские "рантье" живут в свое удовольствие: рыбачат, охотятся,
летом собирают водоросли и грибы--ягоды, а в основном пьют
горькую. Все это выглядит так, словно члены колхоза сдают в
аренду свою собственность, эксплуатируют труд наемных работников
и этим живут.
-- Вероятно, реальными распорядителями собственности колхозов
являются их руководители?
-- Да, это хозяева в полном смысле слова. Иногда они ворочают
огромными деньгами. Председатель колхоза "Варзуга" , например,
может себе позволить часами облетать свои владения на наемном
вертолете. Немудрено: река Варзуга богата семгой, а по ее берегам
теперь расположены кэмпинги для богатых любителей рыбалки. В
основном это скандинавские туристы. "Чужих", в том числе и
местных жителей, охрана и близко к реке не подпускает.
-- Получается, что поморские колхозники живут теперь как индейцы
в резервации? Неужели им это нравится?
-- Многие просто не осознают унизительности своего положения. Но
большинство в ответах на анкету указали на подавленное
настроение, тоску, апатию, неуверенность в будущем. Люди живут
одним днем, не планируют свою деятельность даже на месяц вперед.
Отрицательные эмоции выплескиваются в ссоры -- почти во всех
деревнях мне рассказывали, что если раньше жили словно одной
семьей, то теперь община распадается на враждующие кланы, причем
заводилами скандалов чаще всего выступают женщины. Мужчины, как
водится, снимают стресс совместной пьянкой. Подростки все чаще
"балуют": мелкие кражи стали настоящим бичом в деревнях, где еще
недавно вообще не пользовались замками.
-- Людям, похоже, просто нечем заполнить свою жизнь, но разве
нельзя в этих краях заняться чем-нибудь стоящим, выгодным? Ведь
раньше поморы славились предприимчивостью...
-- За три года странствий вдоль Белого моря мне встретился только
один фермер. В деревнях частное предпринимательство не идет
дальше мелкой торговли спиртным. Разве что в поселке Лесозаводск
довелось познакомиться с деловым человеком, который неплохо
организовал снабжение этого населенного пункта дровами. Правда,
поселок, скорее всего, обречен: тамошний крупный
лесоперерабатывающий завод купили финны и, видимо, специально
остановили производство, чтобы устранить конкуренцию собственной
лесной промышленности. Теперь 700 еще оставшихся в поселке
жителей, почти сплошь безработные, обречены кое-как существовать
на каменистом острове, где даже нет источника питьевой воды.
Пока что поморы проявляют удивительную безынициативность. Мне
нередко приходилось слышать жалобы сельчан на недоедание и холод
в домах. Раньше колхозы снабжали своих работников почти дармовыми
продуктами. Теперь эта практика сворачивается, но люди как будто
еще чего-то ждут. Для меня было открытием, что в поморских
деревнях не принято заниматься приусадебным хозяйством. В среднем
в селе только одна семья держит корову, а свиней я насчитал всего
шесть голов на 10 деревень! Даже картошку мало кто сажает, хотя и
более требовательные овощи при летнем круглосуточном солнце могут
здесь расти неплохо...
Что касается топлива, то до недавнего времени было принято
собирать плавник на берегу моря. Но сейчас, когда многие
лесозаводы стоят, лесосплав прекратился, а значит нет и разбитых
плотов. Добывать же дрова в лесу -- гораздо более трудоемкое
занятие. Возвращаться к нему местные жители не спешат.
-- Чем, все-таки, объяснить столь очевидную массовую утрату воли
в жизни?
-- Видимо, это эффект известного советского иждивенчества,
помноженный на особенности новоприобретенной психологии рантье. И
то, и другое не способствует развитию инициативы. К тому же,
психология рантье по сути своей индивидуалистична, а для
выживания в условиях Севера всегда были нужны коллективные
усилия. Люди чувствуют необходимость самоорганизации, но
совершенно утратили соответствующие традиции. Интересно, что под
влиянием более жестких социальных катаклизмов эти забытые
механизмы каким-то образом восстанавливаются. Немного раньше, в
середине девяностых годов, я проводил исследования в Горном
Алтае. Там практически в одночасье была разрушена система
коллективных хозяйств и сельские жители оказались брошенными на
произвол судьбы. Надежда была только на собственное подворье, и
она себя оправдала. Эта автономная система жизнеобеспечения семей
очень далека от товарного производства. Алтайцы, по сути,
вернулись к простой материальной жизни -- вне времени и вне
цивилизации. Люди, вроде бы, работают только на себя, но при этом
у них явно возросла потребность в социальной сплоченности. В
алтайских деревнях постепенно формируется истинное
самоуправление. К примеру, когда на земли села Сайдыс Майминского
района покусился некий предприниматель, община снарядила
вооруженный отряд молодежи, который защитил свои пастбища в
противостоянии с частными охранниками и милицией.
-- У поморов, наверное, другой менталитет.
-- Не думаю. Условия жизни, действительно, другие. Но как только
они изменяются, начинают проявляться те же тенденции, что и на
Алтае. За время моих беломорских экспедиций закрылось отделение
колхоза в селе Оленица Мурманской области, и невероятно быстро,
всего за каких-то полгода, люди перешли к автономной системе
жизнеобеспечения за счет приусадебных хозяйств. Что касается
самоуправления, то его необходимость уже сейчас остро ощущается
многими жителями Поморья. Они устали от бессилия официальных
властей и произвола колхозного начальства, которое пытается
командовать буквально всеми сторонами жизни. В Варзуге, например,
даже старинная деревянная церковь, бесценный памятник
архитектуры, перешла в ведение колхоза и сразу же оказалась
разграбленной. Подобные бесчинства возмущают людей и они начинают
понимать, что защитить их интересы может только община. Но никто
из сотен опрошенных не имеет представления о механизмах
воплощения в жизнь идеи самоуправления. Нет пока ни активистов,
ни общественных организаций, деятельность которых была бы
направлена на создание хотя бы элементов самоуправляющейся
общины.
-- Что все-таки можно сказать о перспективах Беломорья? Это ведь
коренная русская земля, до сих пор воспринимаемая как последний
оплот нашей национальной самобытности. Может быть, отсюда явится
новый Ломоносов или духовный лидер, который сумеет объединить и
повести за собой народ?
-- Трудный вопрос. В своем исследовании я ставил перед собой
только скромную задачу зафиксировать социальную ситуацию,
созданную невиданным в истории нашей страны всеохватным кризисом.
То, что мне удалось узнать и наблюдать своими глазами, удручает:
о каких перспективах можно говорить, если в год приходится одна
свадьба на три села, и это на фоне 10--15 похорон? Основной
контингент молодежи в поморских деревнях -- сильно пьющие
одинокие мужики до 30 лет, потенциальные невесты которых всеми
правдами и неправдами сбегают в города. Треть ребятишек -- дети
алкоголиков. Две трети семей не могут по финансовым соображениям
потянуть городское образование детей. Новому Ломоносову сейчас
пришлось бы очень туго, но, впрочем, и у старого путь не был
устлан розами. Все мои беломорские собеседники на первое место
среди нынешних бед ставили не материальные трудности, а упадок
духа. Возможен ли подъем? Эта та сторона жизни, которая, может и
к лучшему, научному анализу и прогнозам неподвластна.
стр.
|
