«Наука в Сибири» ТЕМ И ИНТЕРЕСНЕЕРазмышления после встречи с юбиляром. Алексей Надточий, «НВС» Как уважительно ни относись к почтенному возрасту (а 85 лет — это кое-что!), всё равно не покидает ощущение, что перед тобой живой свидетель столь давних времён, которые были задолго до твоего личного осознания твоей собственной сущности. Главный «водораздел» хронологического восприятия — Великая Отечественная война. Наш герой, Григорий Семёнович Фрадкин (все титулы мы сознательно оставляем за официальными поздравлениями) родился и рос ДО неё, и так уж получилось, что войну он встретил (как это ни парадоксально звучит) в свои неполных тринадцать лет вполне сложившимся человеком. (Ау, нынешние школяры, слышите ли вы меня?). В Потом была эвакуация в Чкаловскую (ныне Оренбургская — чувствуете разницу?) область, всю войну работа до седьмого пота, — это не оговорка, он действительно работал в колхозе, начиная с первого дня пребывания в сёлах Воронцовского сельсовета. Буквально так: вечером прибывших в эвакуацию разместили на полу в сельском клубе, а утром начался первый трудовой день и первое задание бригадира — повыдергать лён на одной сотке. Он сделал в полтора раза больше, за что был отмечен катанием на бригадирской лошади. Смех и слёзы. Смешно, потому что ещё ребёнок, и прокатиться на коне для него событие, и слёзы, потому что ещё совсем ребёнок, ему бы за партой сидеть, на переменах мамкины бутерброды есть, а он вынужден был работать почти всю войну наравне со взрослыми. Собственно, в то время, видимо, не он один повзрослел рано. А в 45-м ему повезло: на ток приехал недавний солдат, ставший директором школы, Иван Андреевич Гудымов — наверное, что-то стало меняться в общественном сознании тех лет, — он поманил к себе паренька и поинтересовался, когда и где он учился в последний раз. Нетрудно представить себе эту сцену: бывший фронтовик разговаривает на току с рослым уже шестнадцатилетним юношей: так, значит, пять классов окончил всё-таки? Хочешь учиться? Ну и что, что переросток, давай договоримся так: ты подналяжешь на учебники, взрослый уже, прочтёшь школьную программу за 6–9 классы, что не осилишь — поможем, и сразу в Это может показаться невероятным, но Григорий действительно решил эту феноменальную задачу за несколько месяцев — видно, так велико было желание учиться — и в Признаюсь, автору этих строк было особенно интересно встретиться и разговаривать с юбиляром именно в то время, когда общественная дискуссия о судьбе РАН достигла своего апогея. Я внимательно слушал этого человека и размышлял о судьбе тысяч таких, как он, «рядовых» деятелях науки с докторской или кандидатской степенью, положивших на алтарь любимого дела всю свою жизнь, до последнего Но вот же он, Григорий Семёнович, передо мной, пожилой человек с ясным и трезвым умом, назвать его стариком или дедушкой язык не поворачивается, он весь в мыслях, сегодня тревожных за судьбу российской науки, он показывает мне альбомы с фотографиями: Фрадкин с великими мира сего, с выдающимися учёными, молодой и не очень, но везде одинаково по-своему красивый. Как было не влюбиться в него в Саратове его будущей супруге Антонине Фирсовне Петровой, — тогда о том, кто из них еврей, а кто русский, они и не задумывались, и детей родили, и жизнь долгую вместе прожили, и вообще они, разумеется, из тех людей, о ком и без слов понятно, что они родом из СССР, большой России, в которой происходят время от времени малопонятные даже для них, учёных, события и дела... Словно почувствовав ход моих мыслей, Григорий Семёнович начинает читать стихи: Быть стариками — непростая штука, Что ж, Андрей Дементьев знал, что писал... Далеко не каждому личную возрастную драму удаётся не превратить в фарс, а нести с достоинством и честью, если, конечно, жизнь того заслуживает. Будь, как говорится, каждый готов! И почаще вспоминай о будущем, когда тебе не за семьдесят, а пятнадцать и тридцать... Не только мне кажется, что на переломе эпох, а сегодня для большинства людей науки именно такое время, самое страшное — это потерять связь поколений. Как там у Шекспира: «Распалась связь времён...». Потому что главное для человека — это всё-таки сам человек, судьба близких ему людей, да и всего человечества. Бездушный рационализм, нацеленный только на результат, никогда не приживётся в российском самосознании. И седовласого профессора Фрадкина в той же университетской лаборатории никогда не заменит просто одарённый молодой преподаватель. В науке и образовании от века всё это связано единым узлом — опыт и талант. — Григорий Семёнович, а какую пору своей жизни вы бы назвали самой тяжёлой? — спрашиваю я юбиляра. Он на минуту проваливается взглядом куда-то внутрь себя, снимает, видимо, как археолог, в своей памяти слой за слоем пласты своей долгой жизни: — Первые дни войны! Помню, как мама под бомбёжкой прижимала меня покрепче к себе, а я силился куда-то бежать, потому что считал себя взрослым. А потом улицы Бежицы — всё залито кровью, мы помогали собирать трупы и части тел. Это было какое-то оцепенение от ужаса. — А самый счастливый день? — Их было много. Если говорить о мгновениях, то это в первую очередь День Победы, — Григорий Семёнович смахнул слезу. — Четыре года изнурительного труда, лишений и вот она — Победа! Что ещё? Моя первая трудовая награда, когда однорукий бригадир подсадил меня на лошадь и, держа её под уздцы, прокатил меня вокруг моей делянки. О моей любви и женитьбе, рождении детей я уж не говорю. Я был счастлив, когда защитил сначала кандидатскую, потом докторскую диссертацию, перешёл на работу в Академию наук, затем был переезд в Академгородок, да, пожалуй, вся моя жизнь — счастье, хотя это звучит почти невероятно, но это факт! — Какие человеческие качества вы цените больше всего? — Первейшее — это порядочность. Затем трудолюбие. Я сам всю жизнь трудоголик, поэтому для меня человек ценен в первую очередь трудом, его результатами. И люблю людей добрых. Такими качествами, на мой взгляд, обладал мой учитель Андрей Алексеевич Трофимук. Я до сих пор люблю этого человека. Но когда мой кумир в силу своего характера делал что-нибудь резкое (а он позволял себе это!) я внутренне сжимался и не понимал этого: человек должен быть добрым! Я не принимал даже таких его поступков, как известный отказ от государственной награды. Просто потому, видимо, что я другой человек. — А что вам особенно не нравится? — Лукавство. Я не говорю — ложь. Это само собой. Но когда человек неискренен, а я много чего видел на своём веку, меня это оскорбляет и вызывает во мне гнев. — Но ведь все мы живём в эпоху компромиссов! — Компромисс компромиссу рознь. Неискренность ходит в обнимку с двурушничеством, а это уже опасно. — Вы прожили очень большую жизнь, только в науке уже более полувека. На ваш взгляд, какой период в её истории — из известных вам — был самым светлым? — Я могу судить только о том, что хорошо знаю: на мой взгляд, это был период между 1956 годом и 1965-м. Страна отошла от военных ран, начиналось огромное созидание, в том числе и в науке. Это было время не только завоевания космоса и создания надёжной обороны страны, ведь неслучайно именно в это десятилетие были сделаны также величайшие открытия в геологии, других науках. На мой взгляд, дело совсем не в Хрущёвской оттепели — это было дыхание самой новой мирной жизни, уникальные годы. — А самый сложный период? — По-моему, сейчас. Такого ещё не бывало, когда внешнее давление со стороны власти сопряжено с внутренними проблемами Академии. Я не могу сказать о себе, что я человек науки, выразимся скромнее — я пытался быть полезным науке. Я не Николай Васильевич Черский, не Андрей Алексеевич Трофимук, но позволяю себе иметь своё собственное суждение: в Академии давно назрела необходимость самоочистки: раздутые штаты, чинопочитание, недовольство творческой молодёжи, жажда перемен, метастазы лженауки — своего Ломоносова у нас не было! Теперь придётся считаться с тем, что предлагают, хотя и не самым лучшим способом. — Вы иногда размышляете о религии? — Довольно много и, честно говоря, не могу понять феномена веры, который, однако, уважаю. Осознаю, что наука и религия не пересекаются, что это две разные плоскости, если так можно сказать, духовной жизни и рационального сознания, ну и пусть бы с ними, если бы не чьи-то попытки скрестить их, пересечь и ввязать чуть ли не в борьбу, как это было в период научного атеизма, — неплодотворный путь. И то и другое необходимо обществу. — А что есть Бог? — Нет у меня на это ответа. стр. 9 |