Исторический аспект изучения
русского языка в Сибири
Чл.-корр. РАН Е.К. Ромодановская,
чл.-корр. РАН А.Е. Аникин
Исторический аспект изучения русского языка предполагает в первую очередь исследование его собственной истории: изменения лексики, грамматических и синтаксических форм и т.п. Но, помимо этого, в русском языке видели и великолепный исторический источник, тот кладезь, в котором скопились представления и знания человека о самом себе и об окружающем мире, о вечных истинах и меняющемся времени. Ф. И. Буслаев, например, еще в середине XIX века устанавливал связь истории языка с жизнью народа, с его нравами, обычаями, преданиями и верованиями.
В год, объявленный Годом русского языка, особенно важно помнить о том, что русский язык представляет собой уникальное явление на лингвистической карте мира — и по размерам территории его распространения, и по степени политической централизации и уровня мобильности населения в пределах всего языкового ареала. Этими обстоятельствами определяются как многочисленность и многообразие внешних контактов русского языка, так и его активная роль посредника, промежуточного звена в цепочке распространения миграционных терминов. По мысли одного из крупнейших современных лингвистов Е. А. Хелимского, русский язык можно назвать трансъевразийским языком.
Свою трансъевразийскую функцию русский язык приобрел далеко не сразу. Прошли десятилетия и века, прежде чем вместе с расширением территории — сначала Московского княжества, а потом Русского государства — сфера употребления русского языка продвинулась далеко на Восток. Связано это прежде всего с присоединением Сибири. Именно в Сибири, в иноязычной среде, в наибольшей степени проявилась эта передаточная, посредническая миссия русского языка.
История русского языка в Сибири имеет разные аспекты. В Сибири, как ни в одном другом регионе России, создавались условия для консервации различных явлений словесной культуры. При всех изменениях, вызванных новыми обстоятельствами, язык в своей основе сохранил исконные явления, подтверждаемые данными древнерусских текстов и фольклорными материалами. Приведу два примера. В археографических экспедициях нам приходилось встречаться с представителями старообрядческого согласия «непишущихся», или «бегунов» — того согласия, которое любую государственную власть считает властью Антихриста (все, наверно, читали очерки В. Пескова о семье Лыковых — они тоже из «непишущихся»). Поражало их произношение — отличное от современного, особенно в темах, связанных с Писанием. Оказалось, что это произношение (в лингвистике его называют «литургическим») сохраняется и поддерживается благодаря постоянно читаемым книгам XVII века, где расставлены ударения и от которых нельзя отойти ни на букву.
Впрочем, если язык старообрядцев во многом определяется книгой и связанным с нею конфессиональным принципом, как изоляция их носителей — системой верований, то фольклорные явления более показательны. Такой пример широко известен. Это — феномен Русского Устья, где еще в 1946 г. экспедицией Якутского филиала АН СССР был записан весь основной репертуар местного русского фольклора (вплоть до конца 80-х гг. последующие экспедиции не смогли его пополнить). Именно тогда выяснилось, что в области русского эпоса в Русском Устье сохранились версии, забытые на европейском Севере уже к середине XIX в., когда начались систематические записи Рыбникова и Гильфердинга, оставивших классические, наиболее полные сборники былин. При этом, как писал руководитель экспедиции лингвист Шуб, своеобразно отношение исполнителей к языку: в былинах сохраняется «чуждая пониманию топонимика, названия давно исчезнувших предметов обихода, ставших уже непонятными, и настолько, что значение таких слов, как „индрик“,… „воску ярово“ ,… „окошечко косящато“… никто объяснить не может», в сказках же лексика ленко меняется: вместо дворцов — юрты, вместо печей — камельки, вместо карет — нарты и т.п.
Отмеченные Шубом явления характерны вообще для специфики русского языка в Сибири. С одной стороны, здесь сохраняется лексика и система языка, принесенная еще первыми русскими насельниками, с другой стороны — происходит постоянное взаимодействие и взаимообмен лексикой с местными народами. Все это было прекрасно показано А. Е. Аникиным в лингвистическом комментарии к историческим сведениям о трех путях русских в Сибирь.
Как известно, основную часть переселенцев в Сибирь в XVII-XVIII вв. составляли выходцы с севера Европейской России — Архангельской, Вологодской, Вятской и других земель. Об этом свидетельствуют широко распространенные в Сибири фамилии — Колмогоров, Комогорцев, Устюжанин, Мезенцев, Вологжанин и др. Поэтому и в языке мы больше всего наблюдаем севернорусских черт — как в фонетике, так и особенно в лексике. В качестве примера сибирского фонетического диалектизма можно указать на замену гласного Ы на У после Б и М: промусол «промысел», було «было», буват «бывает» и т.п. Эти явления имеют севернорусские параллели и отмечены в ряде говоров Вологодчины и Новгородской земли; зафиксированы они и в берестяных грамотах — следовательно, относятся к временам самостоятельного Новгорода.
Хрестоматийный пример «новгородизма» в сибирских говорах (колымских, прибайкальских, туруханских) — название южного и юго-западного ветра шелонник. Это название объяснимо лишь при учете природно-географических реалий Новгорода: оно образовано от названия реки Шелонь, впадающей в озеро Ильмень с юга, соответственно, южнее Новгорода.
Еще один пример, несколько иного типа. В древненовгородском языке было известно слово хамъ в значении «полотно, кусок полотна» (зафиксировано в берестяных грамотах). Специально занимавшийся его исследованием Е. А. Хелимский установил, что в Новгород оно попало из германских языков (связи Новгорода, прежде всего торговые, с немецкими землями известны с древнейших времен); отсюда же немецкое Hemd «рубашка». После присоединения Новгорода к Москве оно стало известно и в Московской Руси; память о нем сохранилась в названиях Хамовники, Хамовнический вал. В современном русском языке оно не употребительно; одна из последних его фиксаций — в сибирских хозяйственных документах
XVIII в. («употребил два хама на одежду»), но в настоящее время и в сибирских говорах оно не фиксируется. Однако о его распространении и известности свидетельствует наличие и живое бытование слова qam в том же значении в современном селькупском языке.
Последний случай — не единственный, когда русская лексика заимствуется местными языками, и можно говорить о сибирской специфике в изучении истории русского языка, при котором необходимо использовать параллели не только из родственных славянских языков (это традиционно для исторической грамматики и лексикологии), но и из языков алтайских, уральских, палеоазиатских и т.п.
Если необходимо привлекать языки сибирских народов для изучения истории собственно русского языка, то еще важнее рассмотреть межъязыковые контакты на уровне заимствований местной лексики русским языком. Общение с коренными жителями Сибири внесло в язык русских насельников целый пласт лексики, которая стала известна не только по местным диалектам, но вошла в литературный язык и способствует созданию «сибирского» колорита.
Так, из финно-угорских языков в русский пришли такие слова, как нерпа, таймень, тундра, пурга, курья «залив», шар в значении «пролив» (отсюда — Югорский шар, Маточкин шар). Впрочем, возможно, что они были заимствованы новгородцами еще на Русском Севере, от прибалтийской ветви финно-угорских народов, и с первыми переселенцами принесены в Сибирь.
В старосибирских диалектах слово одекуй «бисер» происходит, скорее всего, от ненецкого (нг)одяко «ягода». Несомненно от ненцев заимствовано название реки Енисей, а также старинное название эвенков — тунгусы. Этот этноним сначала имел хождение лишь в регионе между Тазовской губой и низовьями Енисея, но в XVII веке распространился по Руси и через русское посредство стал известен в Европе (вспомним пушкинское «…и ныне дикой / тунгус…»).
Общение с тюркскими народами стало основным после похода Ермака и запретов ходить в Сибирь «чрезкаменным путем», т.е. через Северный Урал, как с XII в. ходили новгородцы; однако в ряде случаев трудно установить, в Сибири ли русские восприняли известные в настоящее время тюркизмы — нельзя забывать, что такие слова, как казна, казначей, тамга (от нее таможня), стали известны и распространены на Руси еще в эпоху татаро-монгольского ига.
Малое время, отведенное для данного сообщения, не позволяет по-настоящему углубиться ни в одну из названных проблем. Перечисляя их, хотелось в первую очередь показать, что исторический аспект изучения русского языка в Сибири позволяет использовать его как исторический источник, уточняющий данные о путях заселения Сибири русскими, найти новые материалы для изучения не только сибирских, но и русских, в частности, новгородских диалектов, показать пути взаимодействия различных языков на сибирской территории и пути обогащения современного русского литературного языка. Откуда бы ни пришло заимствование, если оно освоено языком, он обогащается, а новое слово начинает входить в запасницу великорусской лексики.
Фото В. Новикова
стр. 4
|
