ИНСТИТУТ В ЭПОХУ ПЕРЕМЕН
Нужна ли России наука? Ответ на этот сакраментальный вопрос можно
найти в архивах правительственных документов за последние 13 лет.
Если попытаться формализовать принятие правительственных решений
за переходный период, окажется, что они не поддаются обычной
логике — «да» или «нет». Получается, что Да и Нет существуют в
ответе одновременно. Так и хочется съязвить: неужели министерские
головы обладают квантовым мышлением? Речь идет о проекте новой
концепции участия Российской Федерации в управлении
государственными организациями, осуществляющими деятельность в
сфере науки. Фрагменты этой концепции были опубликованы в НВС
(№ 37-38, источник — «Поиск» от 17 сентября 2004 г.).
Галина Шпак, «НВС»
По фрагментам трудно однозначно определить, какая очередная
перестройка произойдет в Российской академии наук и ее
региональных подразделениях, потому что по всем статьям
предлагаемого реформирования-корректирования Академия особо не
выделяется из общего тысячного списка организаций так или иначе
связанных с научным производством, названных «сферой науки».
В общих чертах новая концепция обсуждалась на заседании
Президиума Сибирского отделения Академии наук. Более
обстоятельной была дискуссия по проекту Обобщенного доклада
Правительства РФ Президенту Российской Федерации «Основные
направления государственной политики Российской Федерации в
области развития науки, технологий и техники до 2008 года»
(НВС, № 39).
Но пока идет суд да дело ученым снова (в который раз!)
предлагается приготовиться к худшему. Правда, постепенно,
пошагово.
Разумеется, в последние годы в Большой Академии, как в большой
политике, накопились и свои так называемые внутренние проблемы.
Обостряются проблемы и в академических институтах, в том числе
Сибирского отделения РАН. Одна из главных — смена поколений
научных работников и, если угодно, производительность труда в
науке, приумножение новых знаний.
По стечению обстоятельств еще летом я задавала подобные вопросы
директору Института геофизики СО РАН члену-корреспонденту Михаилу
ЭПОВУ. Он принял институт несколько месяцев назад. Нелишне
напомнить, что Институт геофизики сформировался в самостоятельное
научное учреждение в 1991 году в период революционных перемен. За
такое короткое время научному коллективу приходилось почти каждый
год приноравливаться к взаимоисключающим решениям сверху.
— Что же такое академический институт в современных условиях в
результате всяческих реорганизаций?
— К счастью, общего понятия — что такое академический
институт — не существует, — считает М. Эпов. —
Жизнь наша настолько
многогранна, что, если бы все институты были одинаковы, то,
наверное, Академии наук было бы очень сложно выжить в современных
условиях. Все-таки академическая система достаточно гибкая, и при
желании директора академического института и его коллектива
адаптироваться к обстоятельствам, можно найти какие-то формы
существования, сохраняющие институт на длительное время. Но в
наше нестабильное время это привело к тому, что под одним
названием «академический институт» существуют очень разные
организации. Есть институты, больше похожие на
общеобразовательные школы, то есть на чисто бюджетные
организации, они живут только на деньги, полученные от
государства. Я не оцениваю — хороший это институт или плохой, но
такие существуют. Есть и совершенно другие… Под вывеской
«Институт» находятся современные фирмы с развитой
бизнес-структурой, то есть созданы службы маркетинга, отделы
продвижения научной продукции на рынок. Но я говорю о крайних
случаях, а большинство институтов находятся между этими
полюсами…
— Ваш институт к какой категории относится? Тоже между полюсами?
Будете ли вы его реформировать структурно?
— Вопрос так не стоит. Если не мы, то жизнь заставит, только она
будет не реформировать, а обламывать… Просто сейчас глагол
«реформировать» приобрел явно негативный оттенок. Я бы сказал, мы
будем изменяться так, чтобы сделать институт более эффективной
организацией. Когда я говорю «более эффективной», то имею в виду
две ипостаси: мы должны выдавать лучшую научную продукцию и
стремиться изменить к лучшему материальную жизнь научных
сотрудников. Этим, конечно, перемены не исчерпываются. Для того,
чтобы жизнь института продолжалась, необходимо готовить себе
смену. Эта третья функция, может быть, сильно противоречит первым
двум, потому что часть заработанных денег приходится изымать для
тех, кто еще не приносит полноценной научной продукции. Выдается
аванс — средства, которые вкладываются в будущее.
— Так и должно быть. Михаил Иванович, а структурно будет ли
изменяться институт? Знаю, что Сергей Васильевич Гольдин
организовал лабораторию физических проблем геофизики, и она
успешно работает, но в принципе особых колебаний не наблюдалось.
Научные направления сохранились, как было раньше…
— И здесь существуют противоречия. В уставе Академии наук, в
юридических документах закреплено деление институтов на научные
лаборатории. Как известно, с прошлого года Сибирское отделение,
по своей инициативе и учреждая предложения сверху, частично
перешло на финансирование научных исследований по программам. То
есть финансируются не лаборатории как таковые, а программы,
объединяющие, допустим, несколько лабораторий. Существующее
противоречие в конечном итоге приводит к менее жесткому
лабораторному структурированию. Мы с Сергеем Васильевичем
обсуждали эту проблему. У нас, так или иначе, возникают
неформальные группы, которые решают новые, еще не отнесенные к
какому-либо одному направлению задачи. И в то же время,
действительно, при организации Института геофизики в 1991 году в
него вошли лаборатории, созданные во времена становления
Сибирского отделения, без малого пятьдесят лет назад. В
частности, лаборатория электромагнитных полей, которую я
возглавляю, в прошлом году отметила свое сорокалетие. Видимо,
високосный 2004 год будет для некоторых «долгоживущих»
лабораторий последним. Взамен предполагается создать другую
структуру, включив в нее неформальные группы, еще не ставшие
новыми лабораториями. У нас таких лабораторий много. Многие
забыли, что они когда-то создавались под конкретного лидера.
Время неумолимо, многих лидеров давно нет с нами, а лаборатория
существует… Думаю, что в ближайший год мы будем не перекраивать
сложившуюся за долгое время структуру, а попытаемся ее сильно
модифицировать. Сюда примыкает и проблема смены поколений. Есть
проблемы так называемых «офицерских лабораторий», где все научные
сотрудники имеют ученые степени и все люди пенсионного возраста.
О какой-то дискриминации по возрасту речь не идет, но если
работают одни пенсионеры, думать о перспективах трудно.
Приходится об этом открыто говорить. Если такая лаборатория не
подготовила продолжателей своих исследований, не нашла в своем
развитии потенциала для дальнейшего воспроизводства знаний,
значит, лаборатория прошла точку возврата. Даже если мы будем
очень напрягаться, пополнять такие лаборатории молодыми
людьми, — потребуется 5-7 лет, чтобы найти новые пути для исследований,
но будет ли от этого результат, пока не ясно.
— Кстати, в процентном отношении насколько, извините, постарел
институт?
— Еще раз хочу подчеркнуть, что в науке не все определяется
возрастом. Я всегда опасаюсь проводить вот эту черту по одному
признаку — старый или молодой. Есть люди, которые, в силу
различных причин, и в 40 лет исчерпали свой научный потенциал, в
отличие от более старших по возрасту. У нас работают и пожилые
ученые, но вокруг них всегда вьется очень много молодых людей. В
таких случаях я бы оценивал их работу совокупно. Но представьте
себе докторов наук, у которых нет аспирантов… Я много думал на
этот счет. У долго проработавших научных сотрудников очень
большой опыт, но многие результаты исследований, в силу разных
обстоятельств, оказались неопубликованными. Ведь если их опыт не
достанется следующему научному поколению, молодые будут повторять
старые ошибки, поскольку они неизбежно должны пройти путь своих
предшественников. Поэтому, например, знакомясь с
вибросейсмическими делами, я предложил Иннокентию Сафьяновичу
Чичинину, одному из основателей этого направления, написать
обобщающую аналитическую монографию по развитию вибросейсмических
исследований. Если бы наши уважаемые доктора наук, основатели
научных направлений, подготовили бы к изданию серию подобных
монографий, то это был бы большой вклад в развитие науки, а их
опыт не пропал бы втуне. В институте есть несколько научных
сотрудников, способных выполнить такую работу. Назову еще Галину
Михайловну Морозову, в числе первых создавшей целое направление
геоэлектрики — нефтяной и глубинной — нестационарных
зондирований. В 1962 году она вместе с профессором Кауфманом
выпустила книжку, с которой и начиналась нестационарная
электроразведка в Сибири. Прошло 42 года, но до сих пор многие
специалисты используют эту исследовательскую информацию в
практической работе. И теперь стало ясно, что оказалось важным
для развития, а что ввело в тупик. Если в ближайшие два года
такие монографии будут подготовлены, — я готов помочь авторам в
их издании. В этом я вижу роль ученых старшего поколения. И,
конечно, наличие аспирантов, о чем уже упоминалось, а также
участие в престижных конференциях. И если научный сотрудник
старшего поколения соответствует таким требованиям, хотя бы
одному критерию, мы должны его поддерживать. В противном случае
дирекция института тоже должна искать оптимальный путь замены
человека, долгие годы проработавшего в науке.
— Михаил Иванович, еще один тонкий вопрос, вы
член-корреспондент, а ваш предшественник академик. Так или иначе
старший по званию будет командовать, давить авторитетом, что
нередко случается. Как вы разделяете функции в данном случае, и
помогает ли вам академик Гольдин в решении сложных
организационных дел?
— Сергей Васильевич, как вы знаете, досрочно ушел с поста
директора института. Это довольно редкий случай в Академии…
— Я как раз присутствовала на февральском заседании Президиума
СО РАН, когда обсуждалось письмо-заявление, личная просьба
С. Гольдина. Это было неожиданное событие.
— Сергей Васильевич давно обозначил свою позицию, когда
избирался на второй срок. Насколько мне известно, одна из причин,
почему он так поступил — сама наука, естественное желание
ученого заниматься наукой. Он сейчас руководит крупным научным
проектом по сейсмологии. Было бы странным сваливать на него
какие-либо административные проблемы, но мы, конечно, советуемся,
обсуждаем трудные дела. Но главное, что Сергей Васильевич Гольдин
и его более старший коллега академик Николай Никитович Пузырев
по-прежнему активно поддерживают институт в исследованиях. В
научном плане их роль очень значительна. Административные
обязанности теперь я целиком взял на себя вместе с более молодыми
коллегами. Заместителем по науке назначен Игорь Николаевич
Ельцов, 19 октября защищающий докторскую диссертацию. И ученый
секретарь новый — кандидат физико-математических наук Вячеслав
Николаевич Глинских. Ему вообще 28 лет. При их работоспособности
они могут и наукой заниматься, и научно-организационными делами.
— Насколько я знаю, акт передачи института совершился легко.
— Я все же пять лет проработал заместителем директора по науке.
— Когда же грядут перемены, о которых вы говорили?
— Они уже начались — и структурные, и кадровые.
— Кстати, вы считаете численный состав института оптимальным?
— Он достаточен. Девяносто научных сотрудников (общий состав 140
человек), иначе гибкость теряется. К тому же, — нельзя сидеть на
одном направлении по 10-15 лет. Как исследовательский институт мы
не можем себе этого позволить.
— Что же уже сделано?
— Продолжается знакомство с каждым научным сотрудником
персонально, а это тяжелый процесс. Пытаюсь понять, кто в нашей
команде сможет работать, а кто нет.
— А что у вас на рабочем столе?
— В основном финансовые документы. В этот период я как научный
работник работал не в полную меру.
— Но вы только полгода как директор.
— Поэтому сейчас моя главная задача — поставить дело так, чтобы
институт обрел финансовую устойчивость…
— А если рассматривать понятие устойчивости более широко? Ведь
почти каждый год Академию наук пытаются реформировать. В
институтах не успевают выполнять указы, постановления и
пожелания, так сказать… Вы читали министерский проект
Концепции, связанный с очередным реформированием науки?
— Во-первых, это концепция, а не руководство к действию. В ней
говорится о всей науке в целом. В ней изложено представление
Министерства образования и науки, а точнее тех экспертов, которые
писали данный текст, как они понимают роль науки и куда она могла бы двигаться дальше.
Мне кажется, что напрямую из этой Концепции
не следует каких-то организационных выводов по отношению к
Академии наук (правда, в подтексте есть некие намеки и
проговорки). Но можно отметить некоторые основополагающие вещи.
Много раз подчеркивается, что нужно объединить, но не сказано,
каким образом, науку и хотя бы часть образования. В принципе,
против этого не возразишь. Наука и образование — единый процесс.
Во-вторых, очень много говорится об инновационной составляющей.
Инновации имеют две стороны. С одной — это бизнес,
а с другой — научные идеи или точнее — основы научных технологий, которые
бизнес хочет использовать в собственных целях. И здесь есть очень
много организационных и экономических вопросов — как
государственную науку состыковать с частным бизнесом. Сейчас для
академических институтов больше запретов, чем свободы действий.
Вообще, для инноваций институт должен пользоваться какими-то
правовыми инструментами, механизмами, как часто говорят. Если
институт не может взять кредит и у него нет оборотных средств,
тогда выясняется, что научные сотрудники не могут выполнить свою
часть инновационного процесса. Давно говорится, да и в Концепции
написано, что необходимо создавать специальные структуры, которые
этот процесс будут осуществлять. Но опыт показывает, что
структуры, созданные с какой-то целью, начинают очень быстро
замыкаться на себя. Они находят собственные задачи, преследуют
собственные цели и зачастую становятся не посредниками между
наукой и бизнесом, а самостоятельными игроками. Ситуация еще
более усложняется и для науки, и для бизнеса. Между ними
появляется некоторая промежуточная среда с непонятными целями и
неясными правилами. И такие непонятные структуры могут
функционировать и за счет государства, и за счет
бизнес-сообщества. Трудная проблема…
— Не смущает ли, что в министерстве копируют западные модели, и
не только в отношении преобразований в научной сфере?
— В принципе в копировании нет ничего плохого. Плохое — в
бездумном копировании. Иногда, наверное, надо власть употребить,
чтобы с чего-то начать, открыть дорогу новому. Можно вспомнить, с
чего начиналась история с картофелем в России при Петре Первом.
Очевидно, какие-то элементы западного опыта полезно использовать,
но на его основе не должен создаваться фундамент реформ. К тому же,
западный опыт различен. В США он один, а в Германии другой.
Существует еще восточный опыт — Южная Корея, Япония, Китай…
Если говорить о моих личных ощущениях, — самая большая проблема
инновации науки в том, что современные технологии не востребованы
отечественной промышленностью.
— Но это же вечная российская проблема…
— Нет, промышленность, допустим, нефтегазовая, пользуется
западными технологиями, а если на Запад удается продать
отечественные технологии, то российская промышленность охотно их
покупает. И в этом, я так считаю, самая большая проблема
инновационной части науки. Причин достаточно, но не все они
объективные. Знаете, как в научных кругах определяют — что
такое — инновация? Это легальный процесс изъятия собственности у
автора научной разработки. Так оно и есть на самом деле… В
целом проект Концепции написан не с точки зрения государственной,
а с точки зрения людей, которые хотят оптимизировать одну
выбранную грань нашего существования. Но ведь локальная и
глобальная оптимизация могут противоречить друг другу. То, что
может оказаться эффективным локально, в общем смысле может
оказаться противоестественным. В данном случае Концепция — это
попытка локального повышения эффективности.
— А в подтексте читается, что Академии наук надо готовиться к
худшему. Как вы считаете?
— К худшему надо готовиться всегда. По-моему, если руководитель
готовится к лучшему, то он, вообще говоря, не совсем состоятелен.
Руководитель должен быть всегда готов к разным сценариям
развития. Наша задача — хорошо делать свое дело и отстаивать
позиции науки. Иногда путают науку и Академию наук как
организацию, так же как веру и Церковь. Есть организация и сам
предмет, а они не всегда идентичны.
— Почему-то всегда выставляется аргумент, — что Академия наук
не менялась со времен Петра Первого. Какая чепуха! Во-первых,
структурно и пространственно в Советском Союзе была организована
модель Вернадского, развитая затем другими, всем известными
выдающимися учеными и организаторами науки. Повсеместно были
созданы национальные академии и периферийные научные центры,
которые активно работали. Сибирское отделение, к слову, уже почти
50 лет. Почему же пляшут от Петра?
— Здесь есть понятия формы и содержания. В форме зачастую
традиции очень важны. Возьмите Англию, Швейцарию, государственное
устройство этих стран. Это не значит, что там общество не
меняется, то есть форма остается, а содержание, конечно,
меняется… Да, как были академики 200 лет назад, которые
изучали, с нашей точки зрения, какие-то элементарные вещи, а в
другое время академики спроектировали атомную бомбу, возглавляли
космические проекты. Общее у них только название — академики. И
поэтому говорить, что Академия не менялась со времен Петра
Первого, — это поверхностный взгляд.
— Значит, вы настроены активно работать?
— Работать-то мы будем, но работать можно чуть-чуть легче, а
можно — тяжелее. Конечно, хотелось бы работать в более
стабильных условиях.
стр. 3
|
